Татьяна Зайцева
7 Дней
интервью с Валерией
— Лера, осенью пресса пестрела публикациями о том, что вы с Иосифом хотите усыновить ребенка. Однако информация была противоречивая: одни писали, что речь идет о мальчике Валере, другие — что счастливицей станет девочка Оля, третьи упоминали Сашу, которого вы прооперировали, четвертые информировали про двухмесячную Дашу, а в «7Д» вы рассказали о Даше полугодовалой…
Так что же происходило на самом деле, с учетом того, что пока в вашей семье прибавления не наблюдается? — Лера, осенью пресса пестрела публикациями о том, что вы с Иосифом хотите усыновить ребенка. Однако информация была противоречивая: одни писали, что речь идет о мальчике Валере, другие — что счастливицей станет девочка Оля, третьи упоминали Сашу, которого вы прооперировали, четвертые информировали про двухмесячную Дашу, а в «7Д» вы рассказали о Даше полугодовалой… Так что же происходило на самом деле, с учетом того, что пока в вашей семье прибавления не наблюдается?
— Действительно надо внести ясность. Скорее всего путаница возникла в связи с тем, что когда в сентябре мы с концертной программой «По дороге любви» отправились в длительный гастрольный тур по России, то в каждом городе, если появлялся хотя бы один свободный час, обязательно шли в детские дома — привозили детям подарки, перечисляли деньги на разные нужды, общались с малышами, играли с ними… Сколько же мы увидели хорошеньких, просто чудных деток. Как их могут бросать, не представляю. Это же ангелы. В Красноярске, глядя на таких, мы с Пригожиным просто обрыдались. Там мальчуган Валера — ну просто копия моего Темки в детстве. Малышка Олечка… А Даша… Ей полгода — глаза голубые, огроменные, словно озера. Йося говорит: «Я прямо сейчас взял бы их к нам».
Иосиф: Правда, когда попадаешь в детский дом, хочется всех забрать.
Валерия: И у меня такие же эмоции были. Обсудили мы с Йосей это дело и решили: начнем все узнавать, чтобыпринять окончательное решение об усыновлении. Стали выяснять подробности о разных детях, и обнаружилось, что все они несвободны. У них есть родные матери, которые их бросили, но официальные отказные бумаги не написали. И проблема усугубляется тем, что потребовать у них такую бумажку невозможно, поскольку некоторые исчезли в неизвестном направлении, другие сидят в тюрьме, а кто-то проходит принудительное лечение и давать официальный отказ от ребенка не собирается. Поэтому этих ребят даже усыновить нельзя. Так и висят они, ничейные, между небом и землей… Моему гневу просто не было предела. Вообще считаю, что фотографии матерей, бросивших своих детей, нужно распечатывать и развешивать на позорных столбах — как преступников. Чтобы все знали в лицо этих нелюдей… Вот мы с моей мамой как-то обсуждали
эту тему, и она сказала: «Знаешь, я вдруг вспомнила, что после землетрясения в Армении одна наша знакомая хотела усыновить армянского мальчика. Так вот ни в одном детском доме Саратовской области не нашлось ни одного ребенка-армянина. Оказалось, что всех их разобрали в свои семьи родственники, знакомые, соседи».
Иосиф: И у меня в Питере есть друзья, которые давно мечтают взять опекунство над еврейским ребенком. Обошли все детские дома, и нигде не нашли такого. Почему? Да потому, что евреи не сдают своих детей в приюты, даже больных.
Валерия: А у нас выбрасывание собственных детей — прямо какая-то национальная беда. До трех лет они живут в домах малютки, при больницах, среди которых, кстати, есть достаточно обеспеченные, где детишки подрастают практически как обычные дети. Но есть настолько бедные, что там ребята до трех лет даже на улицу не выходят, потому что не в чем. Хорошо хоть, что в некоторых регионах губернаторы начали обязывать предприятия брать шефство над детскими домами. Конечно, это существенно улучшает условия жизни в этих учреждениях… Первый детский дом мы посетили в Биробиджане, и он произвел на нас очень хорошее впечатление. Там дети разных возрастов живут вполне нормально. А вот в Хабаровске дела обстояли гораздо хуже. Условия вроде относительно благополучные, и персонал внушает доверие — люди все добрые, терпеливые. Но детям не хватает элементарных вещей — памперсов например. Вместо них нянечки делают какие-то самокрутки из ткани… Заходим в комнату, где находятся малыши до года. Первое, что меня поражает, — количество младенцев в одной комнате, их очень много. Второе — то, что все они молчат. Спрашиваю: «А разве дети не будят друг друга плачем? Ведь, если один, проснувшись, закричит, остальные тоже проснутся и начнут плакать!» «А они не плачут», — объясняют мне. Смотрю, и правда — у двоих глаза открыты, но они не хнычут, не просятся на руки. Просто лежат в своих кроватках и смотрят на тебя. «Но почему же они не плачут?» — никак не могу я понять. И врач говорит: «Потому что не привыкли к рукам — нет столько рук, чтоб каждого взять. И они уже это все понимают...» Видя такое в реальности, невозможно остаться равнодушной. Просто ужас берет.
Вдруг среди прочих детей мы с Йосей обращаем внимание на одного полугодовалого мальчика — Сашу. Глаза красивые, носик аккуратненький, и
вообще симпатичный такой мальчишка… был бы. Если бы не нижняя часть его лица. Страшно изуродованная, какая-то жуткая, вся развороченная —дырка вместо рта. Не знаю уж, как этот изъян правильно называется — волчья пасть или заячья губа… Никогда в жизни не видела детей с таким ярко выраженным врожденным дефектом. Просто страшно стало. Воспитатели говорят: «Ему нужна челюстно-лицевая операция. Такие делаются в раннем возрасте. Но кто будет этим заниматься, да и денег нет...» Я говорю: «Давайте мы прооперируем». Никто не возражал. Прежде всего мы решили узнать, в какую московскую больницу лучше повезти ребенка с такой проблемой. Первым делом позвонили Елене Малышевой, нашему главному доктору страны, ведущей программы «Здоровье» на Первом канале, и она тут же откликнулась. Во-первых, сказала,
что гораздо удобнее перевезти не в Москву, а в Екатеринбург, где есть великолепная клиника, а во-вторых, связала нас с кем надо в этом медицинском учреждении. Лена вообще всеобщая палочка-выручалочка. Абсолютно безотказный человек, моментально отзывается на любую проблему. Нашей семье столько раз помогала — и с бабушкой, и с детьми. Я ей безумно благодарна. Как ее на всех хватает — не понимаю… В общем, я созвонилась со всеми, чьи телефоны Елена Васильевна мне дала. Люди оказались сердечными, пошли навстречу. Одновременно нашлись те, кто охотно согласился организовать всю техническую сторону перевозки мальчика и оформления его в клинику. И, представляете, когда мы позвонили в клинику, чтобы спросить, на какой счет нужно перечислять деньги, в ответ услышали: «Денег не возьмем, все сделаем бесплатно». То есть нам пришлось оплатить только проезд… Сейчас у мальчугана уже совершенно нормальное личико, и я очень надеюсь: может, теперь его кто-то возьмет? Вдруг даже родная мама?..
Приезжаем в один южный город (называть не хочу, чтобы не создавать проблем мальчику, о котором пойдет речь), и там я просто заболеваю одиннадцатилетним Илюшей, почти ровесником моего Сеньки, на полгода постарше. Внешне такой симпатичный, и поведение, вижу, прямо золотое. Смотрю на него, оторваться не могу, просто сердцем к нему потянулась. Очень хотелось пообщаться с ним отдельно, но остановила себя, сдержала. Подумала: «Нет, ни в коем случае нельзя персонально на одном ребенке акцентировать внимание». И изо всех сил постаралась никак его не выделять среди других — ни подарками, ни отношением. Чтобы не начал привыкать к нам раньше времени, чтобы не нафантазировал себе чего-то, чтобы другие дети не стали завидовать… Я обманула бы, сказав, что мы решили прямо сразу, немедленно взять ребенка да усыновить. Нет. Считаю, что такие решения спонтанно принимать нельзя. Но... ничего не могла с собой поделать, эмоции захлестнули. Это был второй случай, когда выйдя из детдома, я просто заливалась слезами. В первый раз — я уже рассказывала, это произошло в Красноярске. Вот и теперь рыдала просто безутешно, так жалко было этого Илюшку. Иду по дороге к машине, захлебываюсь слезами, а сама думаю: «Ну чего ты ревешь, как дура?! Он же совершенно нормальный мальчишка, уже взрослый, толковый, учится хорошо, и жизнь у него устроена привычно и в общем-то неплохо...» Но вот ведь как бывает — засел человечек в душу, не вырвешь. Только о нем и
думаю…
Иосиф: Мне тоже мальчуган понравился. На самом деле очень хороший паренек. Поэтому, когда у Леры возникла идея об усыновлении, у меня даже никаких возражений не было.
Валерия: Да ты чуть ли не сам первый высказал эту мысль. В общем, стала я звонить своим детям — с каждым по отдельности разговаривала, спрашивала, готовы ли они принять к нам в дом нового человека. Ни один из них сразу ничего не сказал. Долго думали, взвешивали, потом высказались. 15-летний Темка рассудительно так произнес: «Я обдумал. Когда ребенок вырастет, вы тоже станете старше. Может, для вас он будет еще одной, дополнительной опорой. То есть кроме нас появится еще один человек, на которого можно будет положиться». Вот с какой неожиданной стороны зашел. Я только одно ответила: «Мыслишь правильно». А Анечка, ей сейчас 16 лет, сначала восприняла эту идею без восторга, а потом вдруг, совершенно неожиданно, выдала свое мнение на этот счет. Как-то, когда мы с Йосей уже приехали домой, приходит из института (она в этом году поступила на актерский факультет Театрального института имени Бориса Щукина), открывает дверь и прямо с порога выдает: «Я подумала — можно брать!» Видно, бередила ее эта тема. А Сенька забеспокоился: «Помоложе вы никого не могли присмотреть?» Я говорю: «Сень, в любом случае ты чувствовал бы себя старшим братом, потому что Илюша многого не видел, не знает, он живет совершенно другой жизнью, и ты все равно стал бы для него наставником, учил бы его всему…»
Мы хотели привезти Илью к нам на декабрь—январь. Новый год планировали встретить на Мальдивах. Думали, отдохнем все вместе, семьей, приглядимся с ним друг к другу, пообщаемся... Обратились с этим предложением в детский дом, попросили оказать содействие в оформлении загранпаспорта ребенка. Я сама несколько раз звонила им, писала. Сначала отвечали, потом перестали выходить на связь, замолчали. Отгородились, вообще никак на нас не реагировали… Тут еще вот какая история получилась. Мы с Йосей подарили этому детскому дому компьютеры, айподы, мальчику с церебральным параличом в инвалидной коляске специально ноутбук купили. А вскоре получаем на наш е-mail анонимное сообщение, в котором написано, что дети эти электронные новшества не видят, поскольку все это сразу же было растащено. Так же, как
и фрукты, которые мы туда привезли. Кто знает — так это или нет? Тут палка о двух концах, ведь злопыхателей тоже полно. Может, кто-то с кем-то счеты сводит. Да если бы все так и было, как мы можем проверить? Поинтересовались у знающих людей, можно ли найти концы? Сказали, что есть какая-то организация, занимающаяся контролем над такими заведениями. Мы обратились туда, нам пообещали устроить проверку. А чем дело закончится, не знаю… Но как бы то ни было, очевидно одно — у руководства этого детского дома нет никакого желания идти с нами на дальнейший контакт. И таким образом в отношении Илюши мы оказались в какой-то очень странной, подвешенной ситуации. Невозможно же бесконечно биться в закрытую дверь. И кроме того, жизнь развернулась такой мрачной стороной, что эти хлопоты отодвинулись на второй план…
После ноябрьских праздников началась следующая часть наших гастролей. Первый город — Нижневартовск, потом Сургут, а оттуда перелет в Тюмень. Между этими городами летают маленькие самолетики. Садимся в такой. За бортом температура: -28 градусов. Единственная дверь с маленькой лесенкой, ведущей в самолет, открыта. Закрывается она, оказывается, в последний момент, когда уже начинает работать двигатель. Сидим, ждем. Холодно жутко. Наконец движок начинают запускать. А он не запускается. Продолжается это минут 20. Смотрим, подъезжает какая-то машина, из нее выходят люди и приступают к ремонтным работам. А замерзающие пассажиры остаются внутри самолета. Я говорю: «Как такое возможно?! Может, мы все-таки пойдем в аэропорт, хоть чаю попьем горячего?» В общем, пошумели немножко, и доставка нас в аэропорт была организована. Наконец мы снова были погружены, иначе не скажешь, теперь уже в другой самолет (борт из-за неисправности заменили). Просим: «Закройте же, наконец, двери!» В ответ слышим: «Не можем — ждем контейнер». — «Ну так хотя бы пледы дайте!» — «Не можем — пледы как раз в контейнерах». — «Так почему же нас привезли раньше, чем контейнеры? Люди что, дрова, что ли?» В ответ — тишина. От холода я уже одеревенела, была фиолетового цвета. Йоська снял свою куртку и закутал меня в нее. Я попыталась было воспротивиться, мол, не надо мне таких жертв, но разве с ним в такой ситуации поспоришь? А за нами еще сидел какой-то человек, который всю дорогу постоянно кашлял и чихал… Когда мы вышли из самолета, кашляло уже полколлектива. Едва приехали в Тюмень, Йоська говорит: «Что-то я неважно себя чувствую. Наверное, промерз сильно, пойду-ка в
сауну». Пошел, погрелся. Возвращается, а ему все хуже и хуже. Мерим температуру — а там под сорок. Тут же стали принимать ударную дозу антибиотиков, витаминов. Вот так и объездили три города. В Екатеринбурге ему стало совсем плохо. Пока шел концерт, поехал в клинику.
Иосиф: Так получилось, что на концерте был министр здравоохранения Свердловской области Климин Владимир Григорьевич. Он зашел к Валерии с цветами и, увидев меня, сказал: «Что-то мне ваш вид не нравится». Срочно вызвал «скорую», и меня повезли в больницу. Я-то думал, что мне сейчас что-то скоренько уколют и я быстро уйду. Но врачи категорично сказали: «Вам необходима госпитализация». Я объясняю: «Невозможно, сразу после концерта мы торопимся на поезд — дальше ехать по гастрольному маршруту». Но они ни в какую: «Ничего страшного, поедете на следующий день. А сегодня мы вас отсюда ни за что не отпустим. Хотя бы поставим диагноз». И меня — наверх, в палату. Когда сделали рентгеновский снимок, обнаружили воспаление легких. Сразу дали сильнейшую дозу всех необходимых препаратов, которые начинают действовать практически сразу, с первого приема. Взяли все необходимые анализы. Результаты пообещали выслать… Состояние мое описать невозможно, я думал, что жизнь просто закончилась. При этом пытался хотя бы по минимуму заниматься делами, потому что все на мне было завязано — и директорство, и администрирование. Не говоря уж о домашних проблемах. Но через сутки стало полегче. И начались мои переезды по больницам разных городов — с бесконечными капельницами и процедурами.
Валерия: Лечились как могли. Переезжая из города в город, возили с собой мешки со всевозможными препаратами. В машинах закутывали Йосю одеялами. Он сам на себя не был похож, измотался жутко. В каждом городе сдавался в больницу, ночевал там, ему ставили капельницы, делали уколы и снабжали новыми лекарствами.
Иосиф: Я думал, что вся эта эпопея со мной никогда не закончится. Но все-таки, к собственному удивлению, умудрился пройти весь курс лечения. И когда уже пошел на поправку, стали известны результаты анализа, который у меня взяли в Екатеринбурге. Диагноз: вирус — A(H1N1), свиной грипп.
Валерия: Я сказала тогда: «Йоська, боже, какое счастье, что это сразу не было известно. Ты умер бы не от свиного гриппа, а от страха».
Иосиф: Да о чем ты говоришь? Я почти и умер от страха, когда об этом узнал. Но только не за себя, а за тебя. Ведь ты все это время ездила вместе со мной в одной машине, везде мы были, что называется, нос к носу, лежали, в конце концов, в одной кровати!.. К счастью, даже не предполагая ничего такого, Лера на всякий случай постоянно пила и капала в нос всякие иммуномодулирующие препараты, которые мы специально купили еще в Англии. В результате продержалась.
— Тяжелая болезнь Иосифа не единственная беда, свалившаяся на вашу семью этой осенью, — в ноябре ушел из жизни ваш папа…
— Да, 22 числа, в 65 лет… Вообще-то проблемы со здоровьем у папы начались давно, он перенес два инсульта и два инфаркта. Врачи в саратовской больнице, где он
наблюдался, сказали, что непременно надо делать стентирование сердца. И лучше всего в Москве. Мы привезли папу в Бакулевский центр. Обследовав его, доктора сказали: «Все сосуды поражены, он живет просто на пороховой бочке, в любую секунду может умереть. Надо пробовать ставить стенты — по меньшей мере пять штук…» В день операции мы с Йосей находились в Нижнем Новгороде. Но, разумеется, все время были на связи с Москвой. Помню, сразу после того, как операция должна была закончиться, мне предстояло выступать с концертом, а результат еще не известен. Волнуюсь, нервы на пределе, меня всю трясет. Звоню по всем телефонам, никак не могу никому прозвониться. Думаю: «Господи, да что ж это такое?! Почему так долго?» Очень боялась, что отец не перенесет операцию, сердце не выдержит… Наконец получила информацию прямо из больницы: все
прошло нормально. Выдохнула, пошла на сцену… Папе поставили три стента, через 4 дня должны были ставить еще два. Он прекрасно себя чувствовал, шутил с врачами, с пациентами, с мамой. Но накануне следующей операции ему стало хуже. А ночью… Папа много курил. Причем начал поздно — лет в 50 вдруг пристрастился к этому. В последнее время стала замечать: пойдет на балкон покурить — идет нормально, а назад уже еле ковыляет, потому что спазмы сосудов начинаются. Ругала его: «Папа, что ты с собой делаешь?! Это же опасно, ты же убиваешь себя!» Напрямую связываю такую раннюю его смерть с курением, ведь генетически папа очень крепкий человек. Раньше был спортивным, занимался акробатикой… Врачи ему совершенно определенно сказали: «После операции курить категорически противопоказано!» А мама потом рассказывала, что он признался ей:«Все-таки я немножко покурил. У меня оставалась одна сигарета, вот я ее и выкурил. Но все, теперь уж точно бросаю». Не успел…
Телефонный звонок у нас в гостиничном номере раздался в шесть утра. Как же я боюсь неурочных звонков, всякий раз просто сердце обрывается. Спросонья на автопилоте передаю трубку Йосе, потому что позвонили на его телефон. Смотрю — молчит, слушает. Потом крепко-крепко сжимает телефон — я прямо вижу побелевшие костяшки пальцев — и говорит: «Все, собираемся в Москву. Папа умер». Меня будто кипятком окатили… А Йося? По сути, он ведь совсем еще не вылечился, ходил еле-еле, ему только стало чуть-чуть лучше, и тут такая трагедия... Помчались на машине. Пока ехали, Йося непрерывно разговаривал по телефону.
Иосиф: У нас же планировались еще концерты в разных городах в рамках тура. Некоторые из них удалось перенести, а шесть совсем пришлось отменить. Я звонил организаторам, будил их и говорил: «Ребята, не ждите Валерию, отменяйте концерты. Так и объясняйте людям: в связи со смертью отца».
Валерия: Знаю, что иногда артисты выходят на сцену в день смерти своих близких. Я так не смогла бы. Для меня в такой ситуации выступать вообще нереально. Не представляю, как можно петь, когда все мысли и чувства находятся в другом месте. Мне и через 10 дней, когда все-таки начала снова выступать, очень тяжело было выходить на сцену.
Иосиф: У меня и в мыслях даже минутного сомнения не было — отменять концерты или не отменять.
Как можно? Ушел из жизни близкий, родной, любимый человек, а ты на сцене работаешь? Нет, для нас это исключено. Мы извинились перед людьми, потом выплатили все неустойки, вернули все авансы.
Валерия: Пока ехали в Москву, информация о папиной смерти уже распространилась. Видимо, ее тут же выложили в Интернет, и уже через полчаса нам позвонил друг из Швейцарии: «Я прочитал, это правда?» И дальше начали звонить родственники, друзья. Всех прошу об одном: «Пока ничего не говорите маме». Про себя твержу всю дорогу: «Только бы до моего приезда не сообщили». Слава Богу, когда, наконец, добрались до мамы, она еще ничего не знала. Только удивилась очень: «Ой, это вы?! Сюрпризом?» И захлопотала. Потом посмотрела на меня пристально. Я попыталась было сделать
относительно нормальное лицо, но, видно, не смогла. Мама все поняла, вскрикнула: «Что случилось?!» Ой, это, конечно, самый страшный момент... Ну я тут же свои эмоции убираю поглубже, а маму встряхиваю и, что называется, беру в оборот — начинаю чем могу отвлекать… Одновременно пытаюсь дозвониться Теме — он в Англии, учится там в колледже. Не получается связаться — телефон выключен. Спит, наверное. Наконец перезванивает, голос дрожит: «Мам, что-то произошло?!» Объясняю. «Я так и знал», — прошептал. Разрыдался. Прервал разговор. Через некоторое время снова звонит, я спрашиваю: «Тем, скажи, ты сможешь приехать или нет?» Он говорит: «Если отпустят». Это был воскресный день, а в тамошней школе порядки очень строгие — без десятков инстанций, подписей, согласований никого не отпустят. Но Темка молодец — сумел все-таки сам
все организовать и со всеми договориться. Прилетел на следующий же день. Очень горько плакал… А Сенька у нас плакать не умеет. Совсем. Характер такой. Все в себе переживает. Когда узнал, что дед умер, словно окаменел и стал совершенно белого цвета… Вообще дети были просто безутешны. И в глубине души я даже порадовалась тому, что они у меня растут людьми неравнодушными, сердечными. Что говорить, конечно же для них это ужасная трагедия, все пережили жуткий стресс — они же деда очень любили, общались с ним часто: то на каникулы ездили в Аткарск, то мама с папой к нам в Москву приезжали, а каждое лето мы все вместе собирались в Швейцарии. Дед всегда шутил с внуками, играл вместе с ними, нырял в бассейн…
Сначала я хотела похоронить папу здесь, в Москве, но мама сказала: «Нет.Только в Аткарске!» И, наверное, это правильно. Нехорошо было бы не дать городу возможности проститься с Юрием Ивановичем. Люди нас просто не поняли бы. И, наверное, осудили бы… Йося, еще не оправившийся от этого чудовищного гриппа, совсем слабый, с температурой 35, взял на себя все хлопоты, связанные с организацией похорон и поминок. В Аткарске родственники тоже решали какие-то проблемы, и еще очень помог в организационной части глава администрации Аткарского района Кошелев Юрий Павлович, за что я ему очень благодарна. Но все равно основная часть была сделана здесь... Кстати, и оформлением папы в больницу, и переговорами с врачами тоже ведь занимался Йося. Как же я ему признательна за все!
Иосиф: А как могло быть иначе? Когда выяснилось, что отцу необходима
операция, разумеется, я постоянно был на связи с клиникой. Между прочим, пришлось столкнуться с крайне неприятной проблемой. Мне сказали: «Если сегодня до такого-то часа денег не будет, завтрашнюю операцию отложат». А медлить-то нельзя. Я говорю: «Подождите, да вы что?! Как это возможно?! Вы что, сомневаетесь в нашей платежеспособности?! Но ведь мы же не люди с улицы...» Ничего слышать не хотят. Нет, и все тут: утром — деньги, вечером — стулья… Я позвонил своему приятелю Араму, объяснил, что меня нет в Москве, а мне срочно нужно заплатить 13 тысяч долларов. И он выручил — успели мы все-таки оплатить…
Валерия: На следующий день после папиной смерти мы всей семьей поехали в Аткарск. Поездом. Горе очень сближает. Дети вели себя без всяких свойственных возрасту взбрыкиваний, были какие-то настоящие... Конечно, мама спать совсем не могла. Мы все набились к ней в купе, сели рядком и давай отвлекать: про учебу, про домашние какие-то дела… И под наше «ла-ла-ла» она наконец заснула. А мы с детьми потом еще читали Акафист из молитвослова… Вообще-то я, как человек православный, не суеверная — ни в приметы, ни в сны не верю. И все же иногда просто теряюсь. Ну как можно трактовать такую странную историю, которую в поезде рассказала мне мама: «Накануне, перед тем как отцу умереть, мне приснился очень отчетливый сон. Мы с Юрой поссорились. Чем-то он так сильно меня обидел, что я аж задохнулась — будто укол в сердце получила, настолько было больно. Рассердилась на него страшно и в сердцах сказала: «Знаешь что, жить с тобой я больше не могу. Уходи!» Он удивился и спрашивает: «А куда же я пойду?» И я ответила: «Да к маме своей иди! (А ее давно уже нет на свете)». Отец помолчал и промолвил: «Ну ладно, пойду…» Мама проснулась в холодном поту. Перекрестилась, сказала, как положено: «Страшен сон, да милостив Бог…» Но на следующую ночь папа ушел из жизни. Кто знает, что это вообще такое было?..
Хоронить папу пришел весь город. Отпевали в местном храме — возвышенно все было, торжественно. Почему-то очень запомнилась Анютка — стоит в платочке, с таким хорошим, чистым, одухотворенным лицом… А мирское прощание с папой состоялось в музыкальной школе, директором которой он раньше был. «Таких похорон, — говорили жители, — мы не помним». Столько было живых цветов, столько венков! Народ шел и шел... Просто настоящая демонстрация. Чужие
люди плакали. И их искреннее горе мне совершенно понятно — папа ведь всегда всем помогал, принимал самое активное участие в жизни каждого, просто в лепешку расшибался для людей. Поэтому и они конечно же вспоминали его с благодарностью. По-моему, папа прожил очень счастливую жизнь. Везде с нами путешествовал, посмотрел мир. У него была любимая работа — перестав возглавлять музыкальную школу, до последнего дня руководил в Аткарске духовым оркестром, который завоевывал самые высокие места в областных конкурсах. Он получил признание — ему было присвоено звание заслуженного работника культуры. Его знали, уважали, любили. Мне кажется, такой жизнью можно гордиться…
Конечно, мы все очень переживали за здоровье мамы, и первые три дня ни я, ни дети вообще не отходили от нее. Но
все-таки настала пора уезжать — Темку надо было возвращать в колледж. Мама успокаивала меня: «Не волнуйся, езжай. Со мной все будет нормально. Я сильная, справлюсь». И осталась в Аткарске вместе с бабушкой, которой 96 лет. Она у нас молодчина. Недавно сказала: «У меня сегодня очень счастливый день — я получила от Анечки письмо с фотографией». В душе я очень порадовалась за Анютку — все понимает правильно. Все-таки старым людям приятно получать именно письма, они живут этим. Телефонные разговоры, конечно, хороши, но это совсем не то, что живое, рукой написанное письмо. Пожилые люди их по тысяче раз перечитывают, и это продлевает им жизнь…
— Лера, как думаете, история с усыновлением Илюши будет иметь продолжение?
— Скажу честно: сейчас нам просто не до этого. Пережив столько в последнее время, мы понимаем, что нам самим нужно немножечко окрепнуть духом, прийти в себя, поправить здоровье. Особенно маме. А поскольку дальний перелет для нее сейчас нежелателен, наш мальдивский отпуск мы отменили. Вместо этого нашли клинику в Европе, где можно и обследоваться, и подлечиться. Вот туда и отправились всей семьей. А в такой ситуации, сами понимаете, уже невозможен отпуск с мальчиком, который мы раньше планировали... А что будет в нашей жизни дальше, я пока сказать не могу, потому что сама не знаю. В одном уверена точно — в будущее мы с Йосей смотрим с оптимизмом. Что поделать, в жизни приходится переживать разные периоды: бывают белые полосы, бывают и черные. Но ведь это и есть жизнь. И мы ее, даже такую полосатую, любим. И нам кажется, что, по большому счету, она отвечает нам взаимностью.
источник
|